Недирективная игровая терапия: исцеляющий потенциал детской игры. Автор: Пиотровская Е.А.
«Игра − взаправдошняя понарошность»
Соня Шаталова
В предыдущем материале я говорила о том, что принимая все проявления ребенка, игровой терапевт создает условия для того, чтобы был полностью задействован исцеляющий потенциал детской игры. Как же, упрощенно говоря, ребенок «лечится» игрой?
С помощью игрушек или материалов для творчества ребенок выражает чувства. Самые разнообразные.
Утверждение о том, что не бывает хороших или плохих чувств, есть только приемлемые и неприемлемые способы их выражения, повторяется в популярных статьях по психологии на все лады. И не случайно. Не осознающие своих чувств взрослые — не редкость на приеме у любого практикующего специалиста. В некоторых случаях оказывается уместным составление так называемого словаря чувств. Совместными усилиями специалист и клиент «вспоминают», что может быть радостно, грустно, весело, страшно и так далее…
Как известно, не осознаваемые, не выраженные чувства мешают человеку жить полноценной, здоровой жизнью. Ребенку так же, как и взрослому, надо как-то управляться со своими чувствами. Дошкольник или ученик начальной школы может делать это естественным образом — через игру или с помощью тех или иных изобразительных средств.
Ученик начальной школы, изучающий пару иностранных языков, загруженный обязательными и дополнительными школьными занятиями, в большинстве случаев, не будет играть в игрушки. Не комильфо это как-то по нынешним временам!
Я до сих пор помню бывшую у меня на приеме второклассницу, которая сразу же потянулась к меховым игрушкам и куклам, усадила их в ряд, рассчитала их классической считалочкой «Эники-бэники ели вареники ….» и стала играть в традиционном смысле этого слова. Но это — скорее исключение из общего правила. ( Чему есть вполне внятное объяснение — мама девочки решила, что перегружать девочку чтением не стоит, и способностей у неё особых нет, да и незачем забивать ребенку голову идеализированным миром детских книжек.) Как бы то ни было, девочка с удовольствием играла на занятиях, и уже через три-четыре сессии наметились явные признаки прогресса в поведении ребенка в школе. Ещё раз, это скорее исключение из правила.
Школьники
В объединенном занятии с родителями ребёнок может с помощью общего рисунка выразить негативное отношение к горячо любимой маме с помощью игрового сюжета. Тогда запрещенное чувство (» Как можно злиться на маму!?«) получает выход с помощью мелков и листов бумаги. Наблюдая за баталией, которую нередко устраивает мальчик или девочка на совместном рисунке с кем-то из родителей (сюжет не задается, разговаривать нельзя, у каждого из участников — по одному мелку, мелки — не близки по цвету, а, скорее, контрастны) диву даешься! Сколько фантазии оказывается востребованной для того, чтобы «оправдать», «легализовать» свою игровую агрессию действиями того или иного вымышленного персонажа. «Силы зла», » Черти«, «Злые пришельцы» — какие только роли не задает ребенок сам себе для этой важной работы — выражения чувств. И как хорошо, что дети имеют в своем распоряжении такую возможность — выражение своего внутреннего мира через игру, через занятия с красками, пластилином, песком, водой.
Современный взрослый часто отделен от собственного «я» чужими стандартами и ценностями. Работая с детьми, иногда видишь » в разрезе«, как ребенок двигается по этому пути отдаления от самого себя.
Вот девочка, ставящая себя на самую последнюю ступеньку в лесенке самооценки и поясняющая психологу: «вообще-то я думаю, что нахожусь на самой верхней ступеньке, но хвалить себя не хорошо, поэтому нарисую себя на последней». Вот мальчик, отвечающий на вопрос — какое настроение у только что нарисованного человечка. Непосредственной реакцией на вопрос является слово «грустное», но сорвавшаяся с уст первая часть слова «груст…» безжалостно отвергается, и ребёнок поправляет сам себя — «весёлое»! Человечку, нарисованному мальчиком, грустно, но по ряду причин маленький клиент подвергает эту свою непосредственную реакцию цензуре, и выдает результат, который, по его предположению, является более «правильным».
Постепенно, в ходе занятий, может выясниться, что взрослый не порицает и не отвергает ни «плохие», ни «хорошие» чувства, одинаково доброжелательно относясь ко всей палитре эмоциональных проявлений. «Плохие» чувства (злость, страх, грусть) нельзя приписать положительным героям? Всегда можно придумать, слепить, нарисовать «плохих» «персонажей. И выразить чувства от их имени. При этом ребенок зачастую бывает очень экспрессивен: гудит, рычит, стучит, с силой расплющивает кусочки пластилина или пластилиновые фигурки, активно двигается.
Так оказываются задействованы и голос, и тело! Имеющиеся чувства наконец-то проживаются. Причем в тот момент игровой деятельности, когда ребенок сам готов к этому, когда время разрядки подходит естественным путем — из логики внутреннего мира ребенка. Инструкции типа «нарисуем страх на бумажке и выбросим его в мусорное ведро» — из другой области и не имеют ничего общего с процессами, происходящими во время недирективной игровой терапии.
С помощью игровых действий ребенок может отыгрывать беспокоящие его эпизоды из реальной жизни.
К примеру, в игре ребенка, пережившего нападение, почти наверняка появится сюжет, в котором будут задействован жертва и агрессор. Исполняя роль то одного, то другого персонажа из этих двух, ребенок в буквальном смысле слова будет отыгрывать происходившее с ним. Только не исключительно из роли жертвы ( как это, допустим, произошло в жизни), а и из роли нападающего также. Таким образом происходит внутренняя переработка травматических воспоминаний. «Овладевая» ситуацией на игровом поле, то есть на символическом уровне, ребенок наводит порядок в своей внутренней реальности.
Не обязательно, чтобы эпизод, случившийся в реальной жизни, в точности воспроизводился на игровой сессии. Для примера могу вспомнить работу с мальчиком пяти с половиной лет. Мама обратилась в связи с изменениями в поведении ребенка: в детском саду он перестал играть со сверстниками, стал капризным, начал бояться комаров, грозы. Обращению предшествовала госпитализация в лор-отделение больницы с диагнозом «воспаление среднего уха». Мальчик находился в больнице вместе с мамой, а до этого — лечился дома, где с ним был отец. По словам мамы ребенка, они, в основном, играли дома в компьютерные игры.
Было проведено 5 сессий недирективной игровой терапии. На первом занятии обращала на себя внимание скованность мальчика, он был мало инициативен, когда захотел рисовать, то использовал для этого совсем небольшой (в длину детской ладошки) клочок бумаги, нарисовав на листочке «облако» синего цвета. На последней встрече мальчик работал уже на листе формата А-3, густо закрасил большую его часть зеленой краской и даже не попросил, а скорее, заявил мне: «Повесь мой рисунок на стену тоже!».
Кульминационным моментом работы с мальчиком стал игровой эпизод с пластилиновым Буратино, слепленным мной по просьбе ребенка. Мальчик придумал следующую игру — он брал по очереди то одну, то другую игрушку (зайчика, краба, крокодила, котенка, львенка) и вел этого персонажа по лесной дорожке. На этой лесной дорожке ( на поверхности стола, на самом деле), зверек в исполнении мальчика нападал на «моего» Буратино. «Подскажи, что мне делать?» — шепотом спросила я. «Тебе, — сказал маленький режиссёр этого представления, — надо кричать : „а-а-а-аа-!!!!“. И убегать под стол.»
Игровая реальность позволяла мне оставаться на стуле, а не ретироваться каждый раз под стол. И я ограничилась помещением туда Буратино. В течение
В какой-то момент мы с мальчиком (по его инициативе, конечно) поменялись местами за столом, и ребенок взял Буратино из моих рук. Теперь я исполняла роль то одного, то другого обитателя леса. Только теперь сам Буратино нападал на каждого из них на той же лесной дорожке. Когда очередь дошла до зеленой змейки — мягкой игрушки из серии «талисманы года по восточному календарю», мальчик стал колотить кулачком по игрушке с такой силой, что я посчитала нужным и возможным предложить следующий ход — поиграть «как бы с этой же змеёй», только теперь в ее роли выступила зеленая скакалка.
Мальчик тянул за один конец «змеи — скакалки», я — за другой. Мама, с ужасом наблюдавшая за игрой ребенка, но не вмешивавшаяся по моей просьбе, в ход занятия, встала за спиной у мальчика, страхуя его на всякий случай, потому что единоборство у нас получилось нешуточное. Сказать, что я не прилагала усилий в этом «перетягивании каната» было бы неправдой. Мальчик вкладывал в эту игру много энергии, тело было включено в работу полностью — ведь надо было и упираться в пол ногами, и тянуть за скакалку.
На последнем или предпоследнем занятии, когда мальчик лепил из пластилина, на наш стол, как специально, сел большой комар. Заметив это, ребенок, не изменившись в лице и не изменив позы, и продолжая спокойно заниматься своим делом, буднично заметил: «Комар. Я его боюсь». Слова о страхе остались. Проявлений страха я не заметила. Мы закончили небольшой цикл занятий при явном улучшении в поведении и состоянии мальчика.
Когда я привела этот случай в качестве примера — иллюстрации, рассказывая о недирективной игровой терапии, одна из студенток, работавшая в свое время медсестрой, воскликнула: » Ну да, когда ребенку ставят укол, часто говорят — не бойся, это быстро, как комарик укусит«. Я в свою очередь, вспомнила свой давний опыт лечения области уха-горло-носа. Было больно и страшно.
Болезненные медицинские манипуляции могут стать для ребенка травматическим воспоминанием, сопровождаться ощущением себя бессильной жертвой. Я не знаю, как готовили к медицинским процедурам этого ребенка, и происходило ли это вообще, но очевидно, что он отыгрывал на занятиях случившееся с ним в символической форме. Игрушки дрались «понарошку», а интенсивность переживаний была самой что ни на есть «всамделишной».
Продолжение следует.
Любое копирование материалов сайта
только с письменного согласия администрации.